Главная страница » Публикации » Управлять по-тихому. Культура власти и власть культуры в Китае
| |

Управлять по-тихому. Культура власти и власть культуры в Китае

В.В.Малявин

Современный человек, требующий, чтобы власть была понятна и прозрачна, ничего не понимает в природе власти или, по крайней мере, не понимает в ней самого главного. Последний из великих политических мыслителей и одновременно первооткрыватель «реальной политики» Никколо Макиавелли завещал всем политикам помнить, что власть должна быть тайной и, стало быть, между управляющими и управляемыми не может быть никакого понимания, никакого внятного соглашения. Власть всегда ставит перед человеком выбор: или ты, или тебя. Выбравший первое пребывает у власти, пошедший – может быть, и неосознанно – по второму пути подчиняется другим. Слово тайна в современном политическом лексиконе имеет чаще всего негативный смысл. Но его можно понимать и по-другому – как отсутствующую реальность, которая самим своим отсутствием удостоверяет и упорядочивает мир или даже является венцом долгого пути совершенствования, как в известном изречении Ницше: «Настоящая власть, как все хорошее на земле, в конце концов упраздняет себя…».
Вот два простых тезиса, вытекающих из сказанного:
1. Всякая власть от Бога потому, что она, как сам Бог, не явлена миру.
2. Власть есть сокровенная сущность жизни.
В древнем Китае не знали единого Бога, но отлично понимали природу жизневластия.  Власть для древних китайцев была равнозначна родовой полноте жизни, ибо только в теле рода жизнь обретает ту цельность и разнообразие, которые делают ее неизбывной, вечной. Тело рода, прорастая в мир коленцами поколений, охватывает и живых, и мертвых. Люди открывают свою причастность к нему спонтанным и интимным образом помимо абстрактных правил и регламентов. А врастание в родовое тело требует нравственного совершенствования, которое выражается в последовательном раскрытии сознания полноте родового бытия. Таковы основные положения конфуцианской концепции власти. Ее подлинным фокусом служит идея ритуала (ли). Последний имеет глубокие корни в естественных обычаях и нормах общественной жизни: почитание предков и старших, атмосфера согласия и взаимной заботы в семье, любовь родителей к детям, дружеское отношение ко всем людям. Их этих постулатов выросли китайские ритуалы власти и придворный этике. Конечно, ритуалы власти никогда не были бы в Китае столь жизненными и важными и даже буквально жизненно важными, если бы они не подразумевали приверженности самой власти ритуала, т.е. ритуалу как универсального способа социализации и, главное, духовного роста. Ритуал в конфуцианстве не просто «представляет» идеальные формы жизни, но воплощает саму природу человеческой – и, следовательно, сознательной, одухотворенной – жизни. Правитель управляет миром без усилий, как сознание управляет телом, и, как это сознание, остается невидимым.
Вот пассаж из «Сюнь-цзы» (3 в. до н.э.):

«Сын Неба не смотрит, а видит, не слушает, а слышит, не думает, а знает, не делает, а все свершает. Подобно куску земли покоится он на своем сидении, и мир послушен ему, как если бы составлял с ним одно тело… Вот что такое Великое Тело».

Этот царственный покой знаменует, впрочем, открытость первозданному динамизму жизни, творческим метаморфозам мира и потому исполнен безмерной, взрывчатой силы. Об этом аспекте власти – слова о правителе в даосском каноне «Чжуан-цзы»:

«Сидя, как труп, он являет драконий образ» (апофеоз жизненности. – В.М.)
Храня глубокое безмолвие, он издает громоподобный глас».


Ритуальная концепция власти кажется сегодня примитивной и непрактичной. Современный человек привык думать, что власть происходит от свободного соглашения отдельных, оторванных от социального контекста индивидуумов. Он редко замечает, что теория общественного договора заключает в себе внутреннее противоречие: зачем свободным от социальной среды гражданам о чем-то договариваться друг с другом? Это противоречие снимается не слишком ободряющим указанием на то, что люди нуждаются во взаимной поддержке. И в этом пункте либеральная теория общества неожиданно смыкается с концепцией его ритуальной организации. Правда, для этой последней совместная жизнь людей – не следствие человеческой нужды, а условие полноценности человеческой жизни и, следовательно, личной свободы.
Что лучше: свобода, ведущая к зависимости, или зависимость, обещающая свободу? Ответ ясен, но вряд ли доступен рациональному обоснованию. Тут нужна решимость быть до конца верным своему естеству и принять жизнь в ее непосредственной данности или, точнее, заданности сознанию до разделения мира на дух и материю, субъект и объект. Неослабное внимание к истоку опыта, темной глубине актуальности существования предполагает постоянное повышение духовной чувствительности, способность различать все более тонкие различия в опыте. В конце концов реальность предстает чистой множественностью, бесконечным богатством разнообразия жизни, где все подобно ровно в той мере, в какой отличается от всего прочего. В китайской традиции реальность мыслится как нечто «само по себе такое», «таковость» (жань) всякого существования. В этом качестве она предстает одновременно предельной конкретностью и всеобщим метафизическим принципом. По сути, она соответствует пределу существования, в котором вещи переходят в нечто другое и противоположное. Мы находим здесь лучшее оправдание этики, которая возможна лишь там, где мы сознаем свое единство с другими в той степени, в какой непохожи на других. Но важно не забывать и о наличии в этом тезисе общего знаменателя всего сущего. Распуская хватку рефлексии, мы выявляем единство вещей в их пределе, в бездне мировых метаморфоз, в которой нет ничего тождественного. С этой – но только этой – точки зрения, согласно классической формуле, «мое и его – одно» (отметим отсутствие противопоставления «я» и «другие» в этом изречении).
Итак, мудрый оставляет мир, потому что он возвращается к своему безусловному естеству, опознаваемому как телесное присутствие-в-мире. И в Европе философы – в частности, М.Мерло-Понти – замечали, что первый проблеск сознания связан с телесным контактом: мы особенно ясно осознаем свое присутствие в тот момент, когда наши руки касаются друг друга. (Случайно ли китайцы или буддисты традиционно приветствовали друг друга поклоном со сложенными вместе ладонями?). Однако европейские авторы часто не замечают глубинного смысла этого акта, видя здесь только воздействие активной воли на пассивный объект. Такой взгляд противоречит самой идее прикосновения, которое в своей основе есть именно со-прикосновение. Истинное восприятие или, лучше сказать, чистая восприимчивость не допускают оппозиции субъекта и объекта: в нем некому и нечего воспринимать. Оно предполагает отсутствие всякого нажима, взаимное уступление и, следовательно, идеальное равновесие взаимодействующих сил в точке динамического покоя. Китайская мудрость учит мягкости души и нежному отношению к вещам (ср. понятие катаниксиса, избытка чувствительности в православии). Таков очевидный закон человеческой любви.
Именно усилие оставления, уступания в акте восприятия делает возможным концентрацию внутреннего внимания, ибо оно открывает сознание миру, побуждает его устремляться за наличные горизонты опыта. Конфуцианский мудрец, согласно канонической формуле, «прозревает незримое и вслушивается в неслышное». Для него сама жизнь есть среда и средство самопрояснения сознания, поскольку она есть по своей природе со-прикосновение, загадочное, но интимно внятное двуединство гетероаффекта и самоаффекта. Оставляя себя, сознание… проясняет себя. А конфуцианский мудрец всегда «стоит в середине», посредине потери и обретения и «бдит свое одиночество», ибо его внутренняя центрированность ничему не равна в мире конечных вещей. Его путь ведет его не дальше, а выше и одновременно в глубину вещей.
Итак, среда нравственного совершенствования в китайской традиции – одно живое тело мироздания, оно же чистое событие самопревращения, сокровенная метаморфоза, ведущая (возвращающая) сознание к себе.  В ней мудрец спонтанно «выправляет себя», направляет себя к точке идеальной центрированности, подобно самонаводящейся ракете (1). Достижение абсолютной центрированности равнозначно высшей просветленности духа: в ней «небесный свет» сознания озаряет весь мир. Усилие самопросветления духа оказывает интимное, бессознательное, но оттого же неотразимое воздействие на все существа именно потому, что оно обращено к точке центрированности каждого, основополагающей точке существования. Любовь к ближнему по-китайски есть любовное и даже любовно-разумное внимание к точке центрированности каждого, ибо эта точка не имеет физических параметров и равно близка всем.
Китайский ритуальный социум, таким образом, представляет собой сообщество лиц (едва ли индивидов, т.е. «неделимых»), которые пребывают в Пути, непрерывно учатся.  В этом всеобщем пути событийствуют и являются «совопросниками века» все вступившие на стезю самоосознания, а точнее сказать, осознания себя в мире и мира в себе, люди разных времен и пределов земли. Классическое китайское изречение гласит, что у мудрецов разных эпох и краев мира – «одно сердце». Природа этого всевместительного сердца есть чистая сообщительность как предел и условие всякого общения и сообщения, она же центрированность, присутствующая между двумя крайностями, ускользающий фокус мирового круговорота. Китайский мудрец погружен в «каждодневное обновление» и в своей непрерывной изменчивости непрозрачен даже сам для себя. Он смотрится в «темное зеркало» (образ Лао-цзы) бездны мировых перемен и никогда не достигает пресыщения, не знает меланхолии всевидящей рефлексии. Стоя в середине всего сущего, в между-бытности бытия, он всегда интересен (от inter- esse, «между сущим») самому себе.
В мире музыкальных созвучий ничто не тождественно другому. Из двух человек один всегда расслабленнее и чувствительнее другого. Различие между «знающим» (именуемым в древних текстах также «добрым», «искусным») и незнающим (недобрым, неискусным) принципиально и неустранимо, ведь первый «действует наоборот», возвращается к истоку жизни, а второй плывет по течению к своей смерти. Однако это различие и незаметно для невежды, ведь «оставление себя» не имеет признаков и не может вызывать ни зависти, ни агрессии. Напротив, незаметно для окружающих оно внушает благоговейное почтение к носителю просветленного духа. Такова власть культуры.
Пребывание в фокусе всего сущего дарит мудрому незыблемый покой. А реальный покой в сердце водворяет порядок в мире. Ритуал есть не что иное, как практика покоя и «искусство сердца», которому нужно долго и усердно учиться. Учиться именно «раскрытию сердца», которое предваряет, пред-восхищает мир вещей в акте «оставления себя и мира».  Мудрый владеет миром потому, что способен оставить его и, более того, пред-оставить всему пространство жизненных превращений, свободу быть.
Одно из самых трогательных описаний нескончаемого пути к описанной выше идеальной ясности и чуткости духа принадлежит художнику Шэнь Чжоу, который в надписи к своей картине «Ночное бдение» (1492 г.) подробно описал свой опыт духовного освобождения. Погрузившись в медитацию в ночной тиши, Шэнь Чжоу не без удивления отмечает, что звуки, приходящие извне, не обременяют его дух, а становятся частью его самого, так что для мудрого «истинный слух таится в многоголосице мира, а истинное зрение—в пышности узоров». Последнее, что донеслось до слуха живописца, – звон колокола, внезапно открывший его сознание безмерной шири неба. Эта исповедь Бодрствующего в ночи заканчивается словами:
«Когда умолкают звуки, меркнут образы и воля воспаряет привольно, что такое эта воля? Она во мне или вне меня? В вещах ли она? Или она проистекает из способности откликаться вещам? Здесь должно быть различие, и оно внятно мне. Сколь же велика сила духа, обретаемая в долгие часы ночного бдения при горящей лучине! Так приходит ко мне покой души и понимание природы вещей»(2).
Принципом соотнесенности всего сущего в китайской традиции обосновывается всякая общественность. Его классическое, но по необходимости парадоксальное выражение мы встречаем в классической формуле: мудрый «соответствует другим в том, что само по себе таково» (ин у цзы жань). Иными словами, чем больше человек открыт бездне мировых метаморфоз, тем больше он становится самим собой, тем ближе он к правде своей жизни; чем решительнее оставляет он свое частное, маленькое «я», тем он спокойнее и увереннее в себе.
Если древнее конфуцианство удовлетворялось проповедью центрированности в сфере общественной нравственности, то даосская традиция указывала на онтологическую предпосылку и вместе с тем конечную цель совершенствования: всечеловеческий «высший предок», «изначальный облик» каждого, в котором полное преодоление оппозиции субъекта и объекта знаменуют достижение предельной ясности духа. Последняя впрочем, сливается со спонтанностью общественного  praxis’a  (со временем конфуцианство переняло эту тему).
Итак, мудрая жизнь, согласно конфуцианской формуле, – это «постоянство в срединности». Срединность и есть та заложенная в человеке Небом добродетель, которая позволяет людям развивать свое моральное (другого конфуцианская традиция не признает) сознание. Идеальный человек традиции умеет вывести из первичной интуиции Срединного Пути бесконечно сложную гармонию жизни. В этом он только следует своей природе или, точнее, восходит к истоку всего случающегося, живет предвосхищением мира, как бы первичным фантазмом бытия, который присутствует в собственной сокрытости. Но он глубоко чужд всякой фантастики и мистики, ибо совершенно естествен, т.е. принимает жизненный опыт в его реальной полноте – как смешение актуального и виртуального, наличного и чаемого. Невозможно понять китайскую идею «жизневластия», не учитывая, что ее основные понятия возвещают о метаморфозах жизни, указывают путь вещей, как, например, в изречениях даосского патриарха Лао-цзы:

«Согнувшееся будет целым.
Скривившееся будет прямым.
Обветшавшее обновится…»

В классических китайских пейзажах, всех этих «горах и водах без конца», где вещи в своем «великом изобилии» (выражение Лао-цзы) ежемгновенно, спонтанно и с безупречной точностью раскрывают себя, свершают свою судьбу, мы воочию наблюдаем напряженный поиск художником центрированности сознания, спонтанные всполохи живого, постоянно взбадривающегося духа. Мы постигаем, что такое живопись как живое письмо бодрствующего сердца, утверждающего свою вечность в открытии себя заново.

Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.

Похожие записи

0 комментариев

  1. Думаю непонимание природы власти берет начало там же — в естественном стремлении интенциальной речи смешивать синтаксическое и фактическое. Точнее отбрасывать последнее за непотребностью, удостоверившись только в наличном соблюдении правил употребления слов или вводя более тонкие формальные различия. В переписи населения 87 года у императора Николая II в графе «род занятий» была дана исчерпывающая дефиниция : «хозяин Земли Русской». А раз власть сосредоточена в чем то материальном — уберем побольше ее форм и уничтожим ее (Кропоткин). Но смена формы продолжает преемственность духа или принципа наполнения этих форм. Но как свести частное и общее, если их присутствие не дано в синтаксическом соответствии идеи и объекта, которому эта идея должна соответствовать ? Это и вызывает то что называют Мisunderstanding. Но ведь когда нехватка понимания признается — уже заложена возможность истины путем применения тех же методов более тщательным образом (щас сядем и разберемся). Получается горячо любимый самой идеей логики логический круг как тот барон Мюнхаузен что вытаскивает сам себя из болота дергая за парик. Интересно что критическая мысль сама в себе обнаруживает метафизическую природу власти, а многие из сановников прошлого так прямо и говорили что <Иногда лучше держать народ в неведении> — правда не поясняя почему. Но находить противоречия — не значит уметь работать с ними. Знание фактов разрыва опыта само по себе не предоставляет не культуре не тем более — науке никаких средств к преобразованию недостатка в принцип полноты. Здесь трудно быть оптимистом. Осознание приходит только когда противоречия трудно не замечать — например когда они хотят тебя убить (конец неопозитивиза). Но сидеть в ожидании большой катастрофы (Бодрийя́р ), которая немного отрезвит публику не очень то хочется. Всеобщая коммуникация в России? Только вчера услышал фразу: <Ты же начальник - тебе людей нельзя жалеть> — секрет менеджмента по русски. Может по этому Лао цзи и ушел из Китая?

    1. Уважаемый! Вот Вы рассуждаете о том и об этом, распушив свое «я» как петух павлина, а меж тем не дошло до Вашего «я» о чем все эти тексты. А они о том что это «я» есть лишь дырка, пустое место между Небом и Землей. Но чтобы это понять дайте своему «я» помолчать ведь оно Вам может мерещиться только когда шумит. Чтобы вместить мир нужно освободить ему место

  2. Думаю непонимание природы власти берет начало там же — в естественном стремлении интенциальной речи смешивать синтаксическое и фактическое. Точнее отбрасывать последнее за непотребностью, удостоверившись только в наличном соблюдении правил употребления слов или вводя более тонкие формальные различия. В переписи населения 87 года у императора Николая II в графе «род занятий» была дана исчерпывающая дефиниция : «хозяин Земли Русской». А раз власть сосредоточена в чем то материальном — уберем побольше ее форм и уничтожим ее (Кропоткин). Но смена формы продолжает преемственность духа или принципа наполнения этих форм. Но как свести частное и общее, если их присутствие не дано в синтаксическом соответствии идеи и объекта, которому эта идея должна соответствовать ? Это и вызывает то что называют Мisunderstanding. Но ведь когда нехватка понимания признается — уже заложена возможность истины путем применения тех же методов более тщательным образом (щас сядем и разберемся). Получается горячо любимый самой идеей логики логический круг как тот барон Мюнхаузен что вытаскивает сам себя из болота дергая за парик. Интересно что критическая мысль сама в себе обнаруживает метафизическую природу власти, а многие из сановников прошлого так прямо и говорили что <Иногда лучше держать народ в неведении> — правда не поясняя почему. Но находить противоречия — не значит уметь работать с ними. Знание фактов разрыва опыта само по себе не предоставляет не культуре не тем более — науке никаких средств к преобразованию недостатка в принцип полноты. Здесь трудно быть оптимистом. Осознание приходит только когда противоречия трудно не замечать — например когда они хотят тебя убить (конец неопозитивиза). Но сидеть в ожидании большой катастрофы (Бодрийя́р ), которая немного отрезвит публику не очень то хочется. Всеобщая коммуникация в России? Только вчера услышал фразу: <Ты же начальник - тебе людей нельзя жалеть> — секрет менеджмента по русски. Может по этому Лао цзи и ушел из Китая?

    1. Уважаемый! Вот Вы рассуждаете о том и об этом, распушив свое «я» как петух павлина, а меж тем не дошло до Вашего «я» о чем все эти тексты. А они о том что это «я» есть лишь дырка, пустое место между Небом и Землей. Но чтобы это понять дайте своему «я» помолчать ведь оно Вам может мерещиться только когда шумит. Чтобы вместить мир нужно освободить ему место

  3. Думаю непонимание природы власти берет начало там же — в естественном стремлении интенциальной речи смешивать синтаксическое и фактическое. Точнее отбрасывать последнее за непотребностью, удостоверившись только в наличном соблюдении правил употребления слов или вводя более тонкие формальные различия. В переписи населения 87 года у императора Николая II в графе «род занятий» была дана исчерпывающая дефиниция : «хозяин Земли Русской». А раз власть сосредоточена в чем то материальном — уберем побольше ее форм и уничтожим ее (Кропоткин). Но смена формы продолжает преемственность духа или принципа наполнения этих форм. Но как свести частное и общее, если их присутствие не дано в синтаксическом соответствии идеи и объекта, которому эта идея должна соответствовать ? Это и вызывает то что называют Мisunderstanding. Но ведь когда нехватка понимания признается — уже заложена возможность истины путем применения тех же методов более тщательным образом (щас сядем и разберемся). Получается горячо любимый самой идеей логики логический круг как тот барон Мюнхаузен что вытаскивает сам себя из болота дергая за парик. Интересно что критическая мысль сама в себе обнаруживает метафизическую природу власти, а многие из сановников прошлого так прямо и говорили что <Иногда лучше держать народ в неведении> — правда не поясняя почему. Но находить противоречия — не значит уметь работать с ними. Знание фактов разрыва опыта само по себе не предоставляет не культуре не тем более — науке никаких средств к преобразованию недостатка в принцип полноты. Здесь трудно быть оптимистом. Осознание приходит только когда противоречия трудно не замечать — например когда они хотят тебя убить (конец неопозитивиза). Но сидеть в ожидании большой катастрофы (Бодрийя́р ), которая немного отрезвит публику не очень то хочется. Всеобщая коммуникация в России? Только вчера услышал фразу: <Ты же начальник - тебе людей нельзя жалеть> — секрет менеджмента по русски. Может по этому Лао цзи и ушел из Китая?

    1. Уважаемый! Вот Вы рассуждаете о том и об этом, распушив свое «я» как петух павлина, а меж тем не дошло до Вашего «я» о чем все эти тексты. А они о том что это «я» есть лишь дырка, пустое место между Небом и Землей. Но чтобы это понять дайте своему «я» помолчать ведь оно Вам может мерещиться только когда шумит. Чтобы вместить мир нужно освободить ему место

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *