|

Завет лесной пустыни — Владимир Малявин

Послемыслие от обсуждения темы «Уход в лес» на сходе Движения «Объединенные русские философы»

В начале всего – пустыня, где «носится дух». Пустыня – край всего и притом с обеих сторон: она и врата в Небо, и преддверие ада.  Она перестанет быть собой, если в ней кто-то будет жить, но жизнь в ней – самая сладкая мечта. Человек – заложник невозможного.

На Руси нашли точное слово: Мать-пустыня. Пустыня не пуста. Она грезит всеми образами мира, заполнена сонмом призраков. И она лежит у начала всего: кто-то изначально пред-оставил всему свободу быть, открыл пустоту, в которой проявляется мир. И все богатства бытия даются нам буквально за ничто – за миг аскетически-волевого – и вольного – самоотсутствия.

Вся история России укладывается в слово пустыня. Сначала – «пустое место между Европой и Азией» (Д. Андреев), потом «милая пустынь» русской утопии и в конце «пустырь» самоедствующего нигилизма. У «русских мальчиков» от фольклорного царевича Иоасафа до литературного Алеши Карамазова одна мечта: «в пустыню удалиться». Мечта, в истории обреченная на срыв: «на сем месте будет дьявол». Но мечта остается, даже когда все пройдет. Жизнь уже учит нас открывать в за-брошенности человека Альфу и Омегу его жизни, вершину человеческих упований.

Судьба пустыни – ее превращение в ее видимый антипод – лес. Лес – самый верный прообраз изобилия и цветения жизни. Нет пространства более спрессованного, насыщенного деталями и, следовательно, более осмысленного, более обостряющего чувствительность и потому более радостного, чем лесной пейзаж. Какая панорама форм, цветов и мест, бездна множащихся и никогда не смешивающихся нюансов до последней травинки и бугорка! И все это богатство возвращает к вечносущему Началу. Недаром о первом русском юродивом Прокопии Устюжском сказано, что он днями напролет «бродил по лесным чащам в поисках неведомого отечества».

Экскурс: с раннего детства я все лето жил при лесе, и не было для меня большего удовольствия, чем долгими часами по лесу бродить. Я не боялся своего леса, разве что под вечер, когда наступали сумерки, и лес вдруг становился другим, незнакомым. Самое интересное то, что, когда я вернулся в свой лес после двадцатилетнего перерыва, он так изменился, что я перестал его узнавать и мог в нем легко заблудиться.

В человеке, оказывается, больше постоянства, чем в природных формах. Не потому ли он страшится эфемерности жизни? Природа погружена в поток перемен и, возможно, как раз поэтому равнодушна к своей эфемерности. Клин клином вышибают: чтобы войти в вечность, ускорься в ускорении.

То, что лес – удел России, есть очевидный факт ее географии. Россия, как сама Евразия, – это большое пространство, у которого есть своя диалектика. Необозримый простор можно познать только в его инаковости – как недоступный остров, глухой угол, заповедное место, пустая-святая пещера. Лес в России дает выжить и спастись: им кормятся, в нем спасаются от жестокой власти. Более того, в нем личность обретает свое достоинство и свободу помимо всякого гуманизма. Это касается прежде всего русского народа. На бескрайних просторах России, особенно в Сибири и на Дальнем Востоке, русские, занимающиеся преимущественно охотой, склонны селиться в самых труднодоступных местах, уходить от власти даже дальше, чем инородцы, – туда, где они чувствуют себя полностью самостоятельными и вольными людьми.

Экскурс: деревня Георгиевская (название получила от живших там георгиевских кавалеров) Белозерского района Вологодской области. Расположена в лесу в 70 км. от трассы, большинство домов давно заброшено. Вокруг помещичья усадьба, церковь, колхозный клуб и ферма разрушены до основания. Люди живут лесными сборами и особенно охотой. Целехонькой осталась только старообрядческая церковь, построенная полтора века тому назад. Оно стоит глубоко в лесу, километрах в 30 от деревни, и добраться до нее можно только по едва заметной тропинке.

Глубина – главное качество русской жизни. Русские уступают власть пришельцам, пока есть возможность уйти еще дальше в глубину, еще больше раствориться в своей земле. Между уступающими и захватывающими не может быть ни договоренностей, ни даже противостояния. Их встреча грозит смертельным столкновением для обеих сторон. Эту встречу – или, точнее, ее невозможность – отмечает мученическая смерть праведника…

Мы заблудились в трех соснах идеологий. Россия должна быть переоткрыта. Это случится, если мы научимся смотреть на Россию в свете ее глубины, почувствуем потребность перейти от инженерных схем и проектов к свободе оставления всего и в конечном счете пред-оставленности всего себе – условия сообщительности сердец. 

В.В. Бибихин говорил, что человек защищен «бескорыстной открытостью миру». Лесное пустынножительство показывает, почему это так. Лес – это мир, укрывающий сам себя, где мы открыты правде, всегда уже заданной нам, и можем только следовать изначальному в нас. Так мы устраняем («оставляем») всякую рознь прежде, чем она проявится. Жизнь обновляется прежде, чем мы способны это осознать.

Как говорил даосский философ Чжуан-цзы, в полной безопасности будет тот, кто сумеет «спрятать мир в мире». Миру воистину (т.е. «бескорыстно») откроется тот, кто вместил его в себя и, значит, вернулся к первозданной цельности опыта. Эта цельность по определению отсутствует в себе, исключает конфронтацию, но уравнивает вещи в их несоизмеримости. Так в мире открывается мiр: свободная совместность всего, где все на виду, но никто ничего не видит, где каждое мгновение требует исполнения высших заветов.

Миру – мiр, России – даль и глубь. Какая ирония! Что-что, а мир в мире будет всегда, а в России дали и глуби хоть отбавляй. Не надо только суетиться. Для начала достаточно открыть глаза.

Лесная пустынь – утопия, оправдываемая своей инаковостью и хранимая недостижимой глубиной бытия. Подобно тени, отбрасываемой вещью, она сущностно пуста.  Но ту же тень в отличие от вещи невозможно устранить. Так и в мiрности мира всеобщая оставленность оказывается неодолимой, в высшей степени действенной силой. Китайские даосы говорили по этому поводу: «заимствовать мнимое, чтобы сделать подлинное».

В начале всего действительно стоит лес, прячущийся в себе и внешне предстающий только мнимостью, обманом зрения. И не примечательно ли, что здесь мы находим глубинное сходство столь разных во всем прочем греков и китайцев? Аристотель уподобил первичную материю гиле – лесу и древесине. Лао-цзы назвал первичное бытие «необработанным деревом», а позднее китайские учителя уподобляли первичный опыт «чаще тьмы образов».

Поистине, где Мать-пустыня, там Отец-лес. То и другое – наша общая прародина.

Владимир Малявин

Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.

Похожие записи

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *