Владимир Малявин, Максим Михалев. Переписка из двух миров
Владимир Малявин, Максим Михалев. Переписка из двух миров
Ибо где мир, там и родной угол (см. ниже)
Ответ М.Михалева на статью В. Малявина
«Чем душа полнится и помнится…»
Признаюсь, что беспристрастный и глубокий, но наполненный по-отечески заботливой поддержкой отзыв Владимира Вячеславовича Малявина на мою первую относительно самодостаточную, вплоть до самостоятельного издания, книгу застал меня немного врасплох. Конечно же, приятно, когда твою попытку заглянуть за полог данной в объективных ощущениях реальности может по достоинству оценить признанный мастер; конечно же, почетно, когда в этой твоей робкой попытке приблизиться к истине он обнаруживает что-то настолько ценное, что может порекомендовать результат твоего десятилетнего труда для прочтения всем остальным. Однако не могу утаить и то, что к искренней радости от столь высокого признания примешивается и какое-то почти неуловимое чувство не до конца осознанной тревоги.
Возможно, все дело в том, что книга эта, на самом деле, никогда не задумывалась как от-кровение, как долгожданное открытие настежь каких-то глухих, заповедных просторов, или, упаси бог, как преднамеренная расшифровка чего-то универсального, чего-то, требующего широкого прочтения или немедленного ознакомления. Скорее, задачей этой не слишком умело закамуфлированной под научно-популярное повествование личной исповеди было со-кровение, которое служит лишь маскировке чего-то более важного – чего-то слишком несвоевременного для того, чтобы стать достоянием широкой общественности. Ему, этому до конца не высказанному в категориях измеримого, а лишь хранимому в глухих полунамеках, предстояло, и, скорее всего, все-таки предстоит, пролежать под надежным спудом забвения долгие годы тягучего и унылого, но вместе с тем безмятежного безвременья. Пролежать, дожидаясь того долгожданного утра, когда скрипнет по неосторожности не закрытая на ночь дверь, разверзнется на мгновенье пустота мерцающей за ней суетности внешнего мира, и кто-то нечаянно, а быть может, и преднамеренно войдет и обнаружит в глубинах твоего прошлого и расшифрует что-то, что долгие годы или даже десятилетия пролежало в неизменности и нетленности, будучи надежно закодированным буквами и знаками непонятного текста.
Есть книги, которые, как отмечал сам Владимир Вячеславович в своих работах, призваны со-крывать знания до поры до времени, а не от-крывать их непосредственно здесь и сейчас, и «Среди хранителей знания» мыслилась автору именно такой книгой. Затворенный сундук понаписанного, с аккуратно уложенными и отсортированными в его гулкой утробе переживаниями и догадками, должен был оставаться надежно укрытым от посторонних глаз достаточно долго, покрываясь толстым слоем пыли забвения на потаенном чердаке истории, в далекой и укромной неизвестности. В результате, у этих самых переживаний и догадок оставался шанс прорасти, в конце концов, ореолом вневременной загадочности или покрыться благородной ржавчиной вечности, которыми прорастает и покрывается все, чему удается случайно или намеренно избежать оков несвоевременного признания, гулких труб популярности и неизбежной суетности сиюминутности.
Однако суждено было случиться тому, что книга эта, существующая лишь в крайне малом количестве экземпляров, попала в руки В. В. – одного из хранителей того знания, о которых она повествует. Хранителя чуткого и ответственного, способного наметанным взглядом разглядеть все старательно сокрытое и укрытое автором задолго до того, как оно, это сокрытое, обрастет заскорузлым коконом актуальности и пробьет себе, в конце концов, дорогу к подмосткам общественного признания. Не секрет, что сердце сведущего способно моментально прочувствовать уже сейчас все недосказанное и сведенное к туманным намекам – все то, что способно обрасти плотью реальности лишь спустя многие годы воздержания и безвестности. Разглядеть и превратить на момент в то самое от-кровение то, что изначально мыслилось как со-кровение и ничто большее. Того, что пока лишь копит силы и терпеливо ждет своего личного кайроса, скрывая под маскою непритязательности то, чему не пришло еще время стать чьей-либо правдой, и никогда не суждено стать чьей-либо истиной. Не суждено потому, что цель его заключается все же не в том, чтобы обрести образ универсальной реальности в застывшем и упорядоченном виде, а, скорее, в том, чтобы высветить на мгновение частичку чего-то главного, чего уже давно нет, а быть может, и не было никогда – частичку той самой едва уловимой метаморфозы жизни, что живет лишь долю секунды и видна лишь с точки зрения непосредственного наблюдателя.
Впрочем, возможно, в том, что В. В. так неожиданно представил читателям «Средоточия» и вышеупомянутую книгу, и ее автора, есть иной смысл и иное предназначение. Как уверяли мудрецы древности, самым надежным способом сокрыть что-то необходимое будет превратить его в нечто повсеместно доступное, поместив его на самое видное место и не скрывая его ни от чьих посторонних глаз. Именно в нарочитом от-кровенном запрятано самое глубокое со-кровенное, и в этом, на самом деле, нет ничего парадоксального. А потому, тот факт, что совсем недавно на сайте «Средоточия» появился глубокий и проницательный отзыв на непритязательную книгу о хранителях знания, открывая ей тем самым дорогу в большой мир, возможно, служит именно этой цели: высветив многое, постараться укрыть главное…
В. Малявин. Откровения – в жизнь!
Ответ Максиму Михалеву
Честно говоря, я тоже не ожидал получить от Максима Михалева ответ на мои вольные заметки о его книге. Но, получив и прочитав с некоторым смущением этот, на мой взгляд, чрезмерно комплиментарный по отношению ко мне отклик, невольно задумался не столько даже о сущности предмета нашего разговора, сколько о том, что с ним делать, куда пристроить в суете будней. Видно, живя в «большом Китае» без малого 20 лет, я уже насквозь пропитался духом той особенной восточной прагматичности, которая требует оценивать все вещи с точки зрения их душеполезности. А что может быть полезнее и приятнее душе, чем ее рост и жизненная закалка? Встреча с тайной мироздания ценна тем, что изменяет течение всей жизни. Изменяет не сразу и даже долгое время неприметно, но – неотвратимо. С мистических прозрений началась моя сознательная жизнь, и по-другому, наверное, не бывает. В детстве было достаточно обыкновенных и даже знакомых пейзажей. А тайна звездного неба открылась мне лет в 13, когда я с отцом провел ночь на станции Валдай в ожидании грузовика, развозившего местных жителей и приезжих рыбаков по окрестным деревням. В маленькой автобусной станции люди спали вповалку, а я, конечно, не мог спать, поймал в карманном транзисторе отлично слышный там Голос Америки, а потом вышел и прошел до самого края станции, к первой ее стрелке, за которой начиналась бескрайняя матовая пустыня. Надо мной висело черное небо с лучистыми звездами, в морозном воздухе пахло хвоей и дымом, в бездонной тишине откуда-то из непостижимой дали долетел тихий гудок паровоза. В такие моменты словно обнимаешь целый мир, и все далекое становится близким… Несотворенное – хаос? небо? Бог? – входит в жизнь и отверзает глаза души. Против этих моментов восхищенности бессильны любая пошлость и подлость. Чем темнее ночь на земле, тем ярче и ближе звезды на небе.
Не знаю, возможна ли этнография периферийных или пограничных зон. Уж больно скользкое понятие, да и по факту там живут такие же люди, погруженные в земные заботы и радости. Скорее, тут важен опыт близости недостижимого, первозданной цельности бытия. А для него нужно то, что в геополитике зовется «большим пространством» – то, которое имеет свойство оборачиваться глухим углом, «милой пустынькой», градом Китежем, деревней Персикового источника. А где нет такой диалектики в натуре, можно создавать ее искусственно, как делают китайцы в своих садах.
Впрочем, я ломлюсь в открытые двери. Совершенно очевидно, что прозрение человеческого вселенства – необходимое условие перехода к новой эпохе, а в широком смысле учреждения всякого общества. Духовный путь – это дорога не из постылого быта в хрустальный замок мечты, а скорее наоборот: из пустыни в пустынь, из предположительно родного в несомненно родное. Преображение внутри превращения. История провиденциальным образом повторяет его: она ведет от ухода во внешнюю пустыню к «внутреннему монашеству», «всеобщему священству мирян» (П. Евдокимов). И когда пустынь становится полностью обжитой, совершенно привычной, и окно в небо вот-вот захлопнется, история совершает новый поворот, начинает новый виток. Но современному человеку нет нужды уходить в пустыню, говорит Евдокимов. Почему? Может быть, потому, что усиливающаяся замкнутость общества на себе, торжество гламурной пошлости делают еще более очевидным благо пустынничества. Факт, что в наше время полная секуляризация жизни породила «постсекулярную» религиозность. Постмодернисты, иронически призывающие войти в «пустыню реального», не понимают, насколько реально их приглашение.
Откровение скрывает себя: это азбука богословия. Есть страны – например, Тибет – где каноны не пишут, а открывают в урочное время и в назначенном месте. Но в конечном счете, откровение, скрывающее себя, есть сама жизнь. В тайцзицюань я открыл мудрость постоянного возобновления духовной восхищенности. Прав Лао-цзы: путь длиной в десять тысяч верст начинается только здесь и сейчас, «прямо под ногами». И… там же заканчивается, невидимый и непонятный для света. Но только эта, как я ее называю, чистая, небесная работа духовного (само)преображения движет мир и держит его. Преображение существует не для себя и даже ни для чего. Но мир им живет.
Какой замечательный диалог.