Символизм облаков в Китае
Из книги прозрений / Сост. В.В. Малявин. — М.: Наталис, 1997, с. 334-339.
Неосуществимое, но неутолимое, до сладкой боли нудящее желание: увидеть мир растворенным в звездной пыли первовещества, возвратиться к первозданной аморфности Хаоса, к жизни прежде всех жизней. Облака, туманы, дымки; знакомые фантасмы полной безвестности материи. Они — альфа и омега китайского созерцания. Первичная материя, первичный феномен, предел всякою видения. Древний поэт Ли Бо в стихах, написанных на расставание с другом, но обозначающих собственный «экзистенциальный» выбор, говорит в заключительных строках:
Ухожу — и не спрашивай больше, куда.
Белые облака плывут и плывут без конца…
Достаточно ли мы сознаем удивительную полифонию облачного символизма? Облака, ставя границу нашему жизненному миру, вечно отделяют нас от других. И они же, вводя нас в несотворенный мрак Хаоса, делают нас причастными сокровенной преемственности всего сущего. Стена оборачивается бездной. В ускользающих клубах дымки-ваты сквозят иные миры.
Облака, всегда далекие, холодные и чужие, в конце концов переживаются нами как универсальная метафора человеческого существования. «Плывущие облака» — аллегория жизненного пути, а пуще всего — несказанной легкости просветленного духа. Плывущие облака — это вереница свершений земного бытия; мудрый человек «с утра наблюдает формы облаков и так выправляет себя». Те же облака есть образ человеческой речи — непроизвольной и нескончаемой, как сама жизнь. И еще облака — прообраз череды сновидений, побуждающих нас пробудиться, прообраз великой естественности сознания, сумевшего освободиться от всего частного и бренного, до конца «опустошить себя».
«Посмотри, как проходят облака сквозь гору, не встречая преград: так постигаешь секрет погружения в пустоту» (Хун Цзычэн. ХVП в.). Так что облака — вовсе не косное инертное вещество; они исполненысвежей, бурливой жизни; в своей невесомой толще они хранят источник творческих метаморфоз бытия.
Если видеть в классической живописи Китая зрительный слепок медитативно-просветленного видения, — а живопись в Китае наделялась именно таким статусом, — то мы, несомненно, откроем в картинах старых китайских мастеров все эти «экзистенциальные» качества облачной стихии. Полезно помнить о них. Иначе зачем рисовать?
Начать с того, что само выражение «облака и дымка» издревле было в Китае синонимом понятия живописи. Сказать о человеке, что он «искусно писал облачную дымку», означало сказать, что он был превосходным художником. Есть более чем достаточно причин для того, чтобы признать в легкой воздушной дымке прообраз не только живописного мира, но и глубочайших таинств просветленного, неизменно бодрствующего сознания. Облака непрестанно меняют свой облик и притом являют собой не что иное, как зримый образ животворных испарений земли. Стало быть, он возвещает секрет творческой мощи жизни. Их полупрозрачная вуаль одновременно скрывает и выявляет формы, еще точнее — скрывает наглядное и обнажает сокрытое,скрадывая действительное расстояние между предметами, преображая профанный физический мир в мир волшебства и сказки, где далекое становитсяблизким, а близкое — недоступным, где все возможно — и непостижимо.
Мир, наполненный облачной дымкой, — это мир всеобъятного видения. В нем оказываются собранными воедино и приобретают равное значение, равное право на существование все «углы зрения»; в нем даже невидимое дополняет и проницает видимое. В этом мире все вещи погружены в беспредельный простор, но не существует преград, создаваемых физическим расстоянием. Здесь созерцающий присутствует всюду, так что все разнообразие природы и все ее великолепие предстают символом бодрствующего и непрестанно усиливающегося к пробуждению Сердца.
Облачная дымка пленяет, околдовывает, но и.будит человеческое сердце. Она — вестница запредельной простоты жизни, «труднодостижимой помраченности» (выражение живописца XVIII в. Чжэн Бань-цяо) художника, предавшего себя Великому Пути. Эта воздушная дымка в конце концов освобождает себя от всех свойств. Она не присутствует и не отсутствует, она всегда и повсюду — только фон, .Среда, пустота. Не темная и не светлая. не имеющая формы и не бесформенная. Она опосредует крайности и скрадывает различия. Так она направляет взор — пуще всего внутренний взор — к незыблемой усредненности. Срединному Пути всего сущего. Так внушает она главное качество реальности Великого Пути: целомудренную пресность, ненарочитую простоту. А впрочем, это «пресно-безвкусное» бытие, эта разлитая всюду «серость» ничуть не сводится к унылой монотонности. Она зияет неисчерпаемой полнотой жизни, всеми ее нюансами — бесконечно разными, до неуловимости тонкими. Поистине, эта «серость» чревата бездной творческих превращений мира.
Возможно, секрет привлекательности тумана или облачной дымки для китайского мастера как раз и заключался в том, что монохромная, тоноваяживопись тушью позволяла с помощью невероятно тонких градаций тона внушить, символически обозначить все разнообразие цветовой гаммы природы, указать на присутствие внутреннего, недоступного созерцанию, но безошибочно угадываемого интуицией изобилия жизни.
Писать символическую реальность — значит «писать туман». Но для художника, пользующегося кистью и тушью, такое утверждение — вовсе не метафора. Разве не похожа тушь, растекающаяся струйками и каплями на бумаге и спонтанно творящая самые неожиданные, самые причудливые формы, на вечнотекучие воздушные испарения, привольно плывущие и рассеивающиеся в бескрайнем просторе небес? Сходство здесь ничуть не придуманное, а уже прямо физическое. Китайский живописец — не наблюдатель, а творец туманов. С туманами небесной бездны кочует его сердце. Брызги его туши смешиваются с испарениями космических бездн. Полнота, делающая возможными все частности.
Средоточие, устанавливающее все различия. Туманная глубина, хранящая в себе семена бесчисленного множества символических миров. Вот свойства «великой туманности» мироздания. Все обнимая и все смешивая воедино, невесомая воздушная дымка одновременно все выявляет и разграничивает. И, наверное, совсем не случайно на китайских пейзажах именно облака ставят границы отдельным планам картины, или, как говорили китайские живописцы,»верхней», «средней» и «ниж-ней» перспективе. Таково, так сказать, инструментальное использование облаков в китайском пейзаже.
Но и оно свидетельствует о главном назначении всё и вся поглощающей, все уравновешивающей дымке: побуждать к открытию беспредельности в границе опыта, искать средоточие жизни в предельной рассеянности формы.
Если видеть в культуре способ взаимного преобразования внутреннего опыта сердца и языка внешних, предметных образов мира (а я не знаю лучшего определения культуры), то не будет преувеличением сказать, что облачная стихия, облачный узор представляют собой фундаментальнейшую культурную метафору. В неисповедимых формах этой первоматерии, в технике ее живописного изображения, в многообразии ее символизма заключено глубочайшее таинство творческой жизни — подлинный исток всякой культурной традиции. Поистине, постигать тайну облачной стихии, равно холодной и живой, вселенской и родной, — значит возобновлять вездесущее присутствие сердца мира.
Как Великая Пустота Дао, сама себе не принадлежащая, непрестанно себя теряющая, как Небесная Пружина всех метаморфоз мироздания, сама от себя неуклонно уклоняющаяся, облачная дымка, не принимающая ни формы, ни идеи, вечно изменяет себе, ежемгновенно творит новые чудеса, изменяетсяпрежде, чем мы запечатлеем в памяти ее образ.
Кто всерьез размышлял над свойствами воздушной дымки, должен изображать ее как раз там, где ее нет. Туман обманывает наше зрение, приближая далекое и отдаляя близкое. Но он в конечном счете скрывает сам себя, преображаясь в нечто себе противоположное. Например, в нечто как нельзя более тяжеловесное, массивное, твердое — в гору. «В камне — корень облаков», — говорили китайцы. Облачная стихия навевает свой фантазм: неподатливость горной толщи. И вот на картине Фо Жочжэня (XVII в.) «Горы в тумане» облака и горные склоны сливаются воедино, и одно совершенно естественно переходит в другое. Следовало бы добавить, что по китайским представлениям облака есть не что иное, как дыхание (и стало быть, дух, душа) гор, так что в легком кружеве туманов выходит наружу внутреннее естество камня.
В стихии облаков небеса встречаются с землей. Узоры же живописи, этого живого письма духа, внезапно наполняют дыханием жизни этот грандиозный мир, развертывающийся бесконечным свитком перед нашим взором.
Весенние облака — как белые журавли; они парят высоко и привольно. Летние облака — как могучие пики; они отливают свинцом, нависают всей тяжестью и непрестанно меняют облик.
Осенние облака — как рябь на глади вод; они разбегаются тонкой паутинкой и светятся небесной лазурью. Зимние облака,— словно размывы туши и своей толстой вуалью покрывают все небо.
Облака бывают такие: выходящие из ущелья; веющие холодом; закатные. После облаков идут туманы, а туманы бывают такие: рассветные; далекие; сгущающиеся от холода. Вслед за туманами идет дымка, а дымка бывает такая: утренняя; вечерняя: легкая. Вслед за дымкой идут испарения. а испарения бывают такие; речные, закатные, отдаленные. А вообще все облака, туманы, дымки и испарения выявляют на картине небесный простор и могучие горы, высокие пики и отдаленные деревья. Кто научится их рисовать, сумеет изобразить утонченный исток всех вещей. Хань Чуньцюань, ХПв.