Разговор Владимира Малявина и Сергея Сухова о красоте мира и смысле путешествий
С.С. Что такое подлинная красота? Как бы Вы определили это понятие? В чем истинный смысл красоты?
В.М. Красота – это отсутствующая целостность всего. Вообще говоря, целостность не может отсутствовать. Она отсутствует только в предметной данности опыта. По сути, она отсутствует даже в своем отсутствии. Она есть тогда, когда нас нет. Женщина, любующаяся собой, – обезьяна. Венера красива – хотя бы потому, что не смотрится в зеркало. Но особенно прекрасна спящая Венера. Это значит, что красота нерукотворна. Ее нельзя сделать, ее можно только открыть. Открыть на пересечении несходных, непрозрачных друг для друга перспектив. Красота всегда открывается, узревается где-то сбоку, в стороне. Наверное, это имел в виду Ницше, когда сказал: «Увидеть красоту вещи – значит увидеть ее неправильно». Отличная иллюстрация сказанному – картина Михаила Нестерова «Пустынник». Старец может видеть красоту этого мира потому, что восхищен на Небо и уже смотрит «оттуда». И он видит красоту именно в самом обычном, крохотном цветке, где и почиет «отсутствующая в своем отсутствии цельность». Ясно, что красота совершенно неприметна для тех, кто живет только земным миром. Ну, а смысл красоты в том, что она удостоверяет реальное. В картине Нестерова – реальность Бога.
С.С. Существует гипотеза о том, что человек, попадая в красоту (особенно, природную красоту), начинает мыслить иначе. Согласны ли Вы с этим? Красота действительно изменяет мышление?
В.М. Сначала, как я сказал, нужно подготовить себя к восприятию красоты, научится быть открытым миру и «видеть невидимое». Но подготовленных к этому величие природного мира действительно дисциплинирует и дает могучий импульс для открытия красоты… в себе. Азия с ее высочайшими горами, величайшими пустынями и равнинами, «разливами рек, подобными морям», — лучшее место для «души самосознающией». Собственно, только в Азии и возможны прозревшие люди. Это значит – люди невидимые миру. Все дело в выборе: мы принадлежим миру и тогда делаем его живым и великим, или мы хотим отгородиться от мира, чтобы сделать его ничтожным и распоряжаться им?
С.С. Расскажите о Тайване, о старом Китае. Чем они особенны? В чем их волшебство?
В.М. По причинам, уже изложенным выше, нет смысла рассказывать. Есть смысл переживать красоту вместе с близким другом. Как в картине Фридриха «Двое созерцающих луну». Очень китайская тема, кстати. А касательно «волшебства» Китая не могу ничего добавить к тому, что уже сказал в очерке «Душа Азии» в книге «Цветы в тумане». Если одним словом, то речь идет о постижении совместности незапамятного прошлого и невообразимого будущего. Простите за вычурный слог. Этого нет в Европе, нет даже в Америке с ее просторами и культом технического прогресса. Там точка притяжения цивилизации – нарциссизм, неизбежно соскальзывающий в нигилизм. Ведь невозможно любить себя таким, какой я есть сейчас.
С.С. Действительно ли на островном Китае сохранился и живет Дух старого Китая?
В.М. Дух живет не на островах или даже континентах, а в сердце вещей. А дух старого Китая, как все истинно духовное, дышит где хочет. Так же и нечистый дух. Этот тоже шныряет всюду.
С.С. Какие места в Китае Вам лично показались наиболее интересными? Почему?
В.М. Я уже не раз писал, что мне особенно милы Лессовое плато в Китае, а также восточная (горы) и западная (пустыни) периферия Тибета. О причине моей любви я уже сказал.
С.С. Что самое ценное Вам удалось привести из Ваших путешествий по Китаю?
В.М. Если бы я был просвещенным европейцем, то должен был бы сказать, что самое ценное в моем опыте – то, что он прошел. Так у Теодора Адорно: «В современности прошлое присутствует только в его отрицании». Однако я скажу иначе: надо уметь постигать вечносущее в переменах. Внимание: это «вечносущее» — не история, от которой после Гегеля европейцы уже не могут избавиться. В истории как хронологии скрыта чистая временность, вечное саморазличение, в котором мы всегда «временим», еще не имеем идентичности, а по сути – возвращаемся к началу всего сущего. Всевременный момент «возвратного движения» и формирует историю с ее цивилизацией. Китайцы его очеловечивали, хотя и на элитарный лад: для них пейзаж прекрасен прежде всего тем, что им любовались возвышенные мужи древности (опять призрак отсутствующей перспективы!). Впрочем, не надо забывать, что для китайцев человек и небо перетекают друг в друга, и невозможно определить границу между ними. Ну, а Тибет с его Гималаями просто «сносит крышу», развеивает в прах все «слишком человеческое», как ураган фанерные домики. До любви к Тибету надо дорасти.
С.С. Сформулируйте, пожалуйста, несколько рекомендаций путешественнику, который хочет получить по-настоящему глубокий опыт от путешествия.
В.М. Только один совет: умейте внимать великому в мире и, значит, в себе. Для этого нужно «оставить себя», что означает и нечто гораздо большее: пред-оставить всему сущему пространство жизненного роста, свободу быть тем, чем ему суждено быть. Отбросьте нарциссизм. Жить станет если не лучше, то точно веселее.
С.С. Действительно ли для того, чтобы «найти себя подлинного» важно отправиться в дальние края?
В.М. На высших ступенях самосознания и в самом начале духовной «борьбы за себя», может быть, и не нужно. Но в определенные поворотные моменты судьбы необходимо. Надо просто чувствовать эти моменты. В восточных религиях существовали точные критерии состояния, когда можно и даже нужно отправляться в путешествие, понимаемое, конечно, как паломничество. Смотрите очерк «Страна пилигримов» в книге «Цветы в тумане». И еще одно важное обстоятельство: я люблю приезжать в одни и те же места по несколько раз и пишу свои очерки в жанре, так сказать, дежа вю. Существуют журналы для медленного чтения, а лучшее путешествие требует медленного передвижения. Как ходит пустынник Нестерова. Даосский наставник Су Хуажэнь утверждает, что Лао-цзы отправился в странствия верхом на буйволе потому, что буйвол идет медленно. Путешествие должно быть поводом для углубления в себя, постижения связи внешнего и внутреннего в жизни. Только так можно открыть красоту как цельность бытия. Мы по привычке смотрим на древние каноны как на собрание суждений индивидуальных авторов. На самом деле в них засвидетельствована природа просветленного сознания в единстве его бесчисленных проявлений. Красота – все вмещающий и все отражающий кристалл.
С.С. Как отличить Настоящее от подделки? Как отличить Настоящее от иллюзии, от ложного?
В.М. Смотря о какой подделке речь. Чтобы отличить поддельные артефакты от настоящих, имеются определенные технологии. Чтобы отличить фальшивого друга от настоящего, имеются простые моральные критерии. Чтобы отличить имитацию духовного опыта от подлинного состояния, существует учитель. Есть и твердые внутренние критерии, важнейший из которых – опять-таки отсутствие нарциссизма, целомудренная открытость миру. Недаром Конфуций сказал: «Благородный муж верит всем, но первым замечает обман». Вообще-то китайская цивилизация не проводит различия между подлинным и иллюзорным в опыте, и китайцы по этому поводу не беспокоятся, просто живут чистосердечно прагматически. Правда, и эстетического вкуса это им не прибавляет. Их вполне удовлетворяет безликость городской среды и даже собственного дома: кишение уличной толпы, однообразные коробки домов, сваленные в кучу вещи в гостиной с алтарем. Так живут те, кто поглощен внутренним. Наверное, так жил бы пустынник Нестерова, если бы у него были какие-то вещи. Различие между логосом и мифом, действительным и фантастическим, буквальным и переносным смыслом имеет значение только в западной цивилизации с ее догматическими религиями. А если оригинальность во внешнем мире имеет особо ценный статус, найдутся и мастера идеальной подделки неотличимой от оригинала, подобно идеальному преступлению, не оставляющему следов. Во многих случаях это нетрудно. Начальник реставрационной мастерской в музее императорского дворца в Пекине с гордостью говорил мне, что его работники научились так подделывать древние бронзовые сосуды, что никакой спектральный анализ не уловит отличия. Но в духовной жизни всегда есть надежный критерий: «по плодам их узнаете их».