Постскриптум к статье «Заметки о современной критике концепции России-Евразии

Напоследок, без оглядки на жанровые условности критического обзора хотелось бы сказать несколько слов по существу о той реальности России, которой сухой европейский ум дал абсурдное определение «внутренняя колонизация». Главное и самое существенное заключается в том, что в продвижении русских в Азию (намеренно говорю о народе, а не государстве) мы имеем дело вовсе не с колонизацией, даже не с экспансией, а с новым обретением и даже, можно сказать, со-творением, совместным созиданием России, которая не просто дана, а всегда таинственно задана в собственной будущности, так что ее неведомый, всегда только чаемый  образ как бы спонтанно проявляется в схождении, бесконечно разнообразных созвучиях народного духа и природной среды. Чисто русское, хотя отчасти не чуждое и европейской колонизации, но оставшееся в ее истории только фактом топонимики занятие – идти в неведомые земли, чтобы открыть там всегда другую и как раз поэтому подлинную Россию, страну святости и святых мест. Найти там свои корни, подобно тому какПрокопий Устюжский, один из первых русских юродивых, скитался по лесам и болотам «в поисках неведомого отечества». Такой родиной была для русских Сибирь, что, согласно гипотезе о русском аборигенном населении этого края, могло быть и фактически верным. И совсем несомненный факт: русские переселенцы, достигнув Алтая, падали на колени, благодаря Бога за то, что он привел их… в Россию. В этом неодолимом движении или даже, скорее, неудержимом влечении различимы два измерения, каждое из которых подчинялось законам особой антиномической диалектики.

Первое измерение – географическое и этническое. Оно характеризуется контрастом между бескрайним простором и глухими углами, как бы затерянными в нем. Оба полюса этого по виду разорванного, никогда не тождественного себе пространства невозможно вообразить и даже помыслить. Но одно предполагает другое и даже находит себя в нем. Искание «неведомого отечества» и его правды требует почти аскетической дисциплины быта, представленной, помимо прочего, в так называемом бытовом исповедничестве. Но вернуться к корням – значит обрести внутреннюю самодостаточность и чувство своей единственности. Чтобы воистину быть с миром, нужно отрешиться от него. Этническая карта той же Сибири и сам состав ее русского населения являют пеструю россыпь замкнутых общин, скрепленных преданностью своим «истокам» и не имеющих между собой каких-либо формальных связей, лишенных требуемого европейской рациональностью поля «этической коммуникации» (Хабермас) с ее общепонятными, отвлеченными, универсальными и, следовательно, «рациональными» постулатами. Эпитет «этическая» приплетен здесь, конечно, всуе. Любовь, не ведающая условий и предписаний, не ждущая благодарности, на порядок действеннее расчетливого морализирования. Русские не могут и не хотят говорить друг с другом напрямую, смотрят на встречного «хитрым глазком» (Розанов) и вообще любят «валять дурака». Но замкнутость не запрещает, а даже предполагает необыкновенную открытость миру вплоть до, казалось бы, безрассудной жертвенности и заботу о чужих и неведомых людях как о родных. Вот капитальный факт русского уклада, для всех очевидный, но поразительно мало осмысленный.

Второе измерение – общественно-политическое. Один его полюс – имперское государство, загадочное в его всеобъятности и небесной высоте. Второй полюс, входящий в русское общество контрапунктом государству, – это маргинальная стихия аномии, аналитически выделенная Делёзом и Гваттари в качестве «машины войны», асоциальный край социума, в реальной жизни трудноотделяемый от государства и общества. Она предстает в десятках разных видов на всем пространстве Большой Евразии от викингов и новгородских ушкуйников до чохарских монголов. И представители ее поразительно многолики, совмещая в себе роли воинов, торговцев, целителей, актеров и проч. Известны и ее сравнительно мягкие поздние формы, например, офени в России 17-19 вв. или так называемые «люди рек и озер» в Китае того же времени. В обоих случаях перед нами особая субкультура добровольных и очень подвижных маргиналов со своим секретным арго, этикетом и верованиями, традициями магии, врачевания и боевых искусств. Казачество России – продукт трудного, но неизбежного компромисса между «машиной войны» и интересами государства. 

Принцип организации этого дискретного, но в своем роде целостного социума – синергия, свободная совместность несходных и все же глубинно преемственных сил. В поле этой живой и очень жизненной совместности непрерывно проявляется и трансформируется, никогда не достигая завершенности, мерцающий образ России. Как раз поэтому России принадлежит будущее.