Переписка В. Малявина и А. Шевцова об актерской игре, обаянии и духовном прозрении. (Окончание)

Предлагаем вашему вниманию продолжение переписки между В. Малявиным и А.Шевцовым, на форуме А.А. Шевцова Рушкола, раздел «Философический клуб», подраздел «Способности, которые нам необходимы». С полным текстом обсуждения можно ознакомиться по этой ссылке   http://ru-shkola.ru/post.htm?id=543#comm10237
 
В.М.
Уважаемый Александр Александрович!
Только сейчас, вернувшись на свой остров (а Вы ведь знаете, как важно иметь свой остров), могу предварительно ответить на Ваш вопрос – слишком серьезный, чтобы на него отвечать поспешно. Я не очень понимаю, что такое «семиотическая сущность» и откуда берется обаяние, но попробую ответить, опираясь на опыт и интуицию, поскольку мне неизвестны работы, хотя бы косвенно помогающие разъяснить Ваше недоумение.
Образы подобные Лёву или дракону восходят, мне кажется, к первичному фантазму, который предшествует всем рефлексивным образам, пребывает вне присутствия и отсутствия. Поэтому их природа – вне области собственно тропологии и даже семиотики. Они относятся к тому что я прежде назвал «эпифеноменами» или, говоря о китайской традиции, типовыми или стильными образами. Их статус как образов соответствует «следам» отсутствующей реальности, а их культурная функция заключается в том, чтобы вести к усвоению родовой полноты бытия и, следовательно, к жизни вечной. Они – главный педагогический ресурс традиции в Китае. Фантазм – реальность сущностно динамическая, представляющая отсутствующее в сознании, бытийную недостаточность в сознании. Он также соответствует абсолютной неопределенности. Отсюда вызываемые им страх и даже ужас (кстати, хорошо знакомый Гегелю и отвергнутый им, как всеми европейскими философами, за то, что он воплощает «ночь, в которой все коровы серы»). Зачем он нам? Думаю, человек обречен искать его хотя бы для того, чтобы устранить вою недостаточность, свою родовую ущербность. Тут как раз тот самый случай, когда «и хочется, и колется». Но важно учесть наблюдение Бергсона (и азиатов) о том, что все фиксированные образы сознания – результат превращения, смещения реальности. Тогда понятно, почему эти эпифеномены несут в себе игровой заряд. Вполне возможно, что культура, помимо прочего, есть машинка по переработке ужаса в радость. И не связано ли обаяние с этим внезапным облегчением, т.е. освобождением от ужаса? Напоминает катарсис, только сильно смягченный, без трагических обертонов. Так и было на Востоке, где образы традиции непосредственно восходили к фантазмам без интеллектуальных фильтров. Отсюда необыкновенная устойчивость азиатской души.
 
А.Ш.
Думаю, Владимир Вячеславович, что иметь свой Остров почти так же важно, как иметь свою планетку, особенно, если не дать ей засориться баобабами. Тут, впрочем, уместно время от времени повторять: Enfants! Faites attention aux baobabs! Потому что они несут ужас!
Соответственно, если мы разбираем «фантазмы без интеллектуальных фильтров», то оказываемся за пределами человеческого сознания, как хранителя всех фильтров. Иными словами, мы проскакиваем сквозь мир людей в тот мир, который в сознании человека отразился. Ужас — это ведь не страх, это состояние пребывания пред лицом такой огромности и величия, что человеку отказывают служить руки и ноги. Он может лишь обмереть и созерцать.
Похоже, в то время, то есть во время ОНО, человек еще умел созерцать прямо те миры, из которых мы вышли или были выведены и испоселены в нашей Поселенной, как в Заповеднике гоблинов.
В любом случае, ужас — это окно в мир существ для человека невообразимых, потому что для них нет образов. Это и порождает дракона китайцев или лютого зверя славян. Вообразить невообразимое нельзя, но очень нужно, чтобы предупредить об ужасной опасности. В конце концов, ужас невообразимый не хуже драконов и лёвов передается баобабами…
 
Но важно, пожалуй, тут то, что и ужас, и обаяние не относятся к нашему миру. Они — предмет восхищения, а это значит, что они приходят к нам из мира богов. Хотя при этом они и противоположны по воздействию. Один отталкивает, другое — влечет…
Мы ищем то, что привлекает.
 
            В.М.
Несколько слов в ответ на замечания А.А. и Марины Смирновой.
Мне видятся в них несколько распространенных недоразумений. Вопрос: кто переживает ужас хаоса? Должно быть некое самосознающее «я». Откуда оно берется? Азиатские традиции выпестованы длительной и тщательной работой по оставлению эго и учат «стоять в хаосе». Непостижимо для европейца, который всегда начинает с себя и не хочет – боится? – спускаться в самые глубокие подвалы сознания. Гегель, явно питавший отвращение к «ночи, где все коровы серы», или Гуссерль, отказавшийся исследовать гиле, – первичную (за)данность сознания, поскольку «это не дело философа» – показательные примеры. Можно сказать, что ужас соответствует открытию хаоса еще беззащитным перед ним сознанием. Страх предполагает наличие или хотя бы поиск средств защиты. То и другое убрать нельзя, но можно использовать для духовного развития. Что китайцы и сделали, приспособив для этой цели страх, переживаемый в рукопашном бою.
Понятно, что никакой «погруженности в чувства» здесь не предполагается. Речь идет о выправлении (через само-оставление) отношения к чувствам, в чем и состоит «искренность» (в конфуцианстве) или «подлинность» (в даосизме) духовной жизни. Мастер «видит свое видение», говорили даосы. Такое «(не)видение» равнозначно полному покою и способности неотразимо воздействовать на других даже без их ведома. Ибо его среда – «хаотическая единотелесность» мира. Эдакая духовная и, между прочим, глубоко нравственная магия. Заодно решается метко подмеченная Мариной проблема воспроизведения эмоций, о которую, мне кажется, споткнулся Станиславский. А жизнь оказывается именно исполнением роли, работой с отчужденными само-образами, где пространство игры таится во взаимной непрозрачности и неразрывности внутреннего усилия воли и досконально стилизованных и потому публичных форм жизни. Так было и в Московской Руси с ее вездесущим «чинопоследованием». Мне довелось недавно видеть в Монголии представление мистерии Цам, и я окончательно убедился в том, что религиозный театр Востока требует от участника полной отрешенности (что и засвидетельствовано маской). «Себя забывший бог», говорил Владимир Соловьев. Европейцы над этим подсмеиваются, азиаты этим живут. (Сейчас вспомнил, как Евгений Львович Шифферс говорил: «Семь раз отсутствовал Бог, и семь раз возникал мир».)
Азиатский актер, как и правитель, и мастер боевых искусств, источает безмерную, ужасающую мощь хаоса, «цепной реакции бытия». Но только так он может пред-оставить всему свободу быть, вернуть все к состоянию предвосхищения себя. Это о нем сказано в даосском каноне: «Строгие! А излучают доброту». И хотя я люблю говорить, что мудрый не выбирает (точнее, не имеет ни желания, ни необходимости выбирать) в жизни есть один чрезвычайно серьезный выбор. Ибо альтернатива такова: вступив на тропу «душевности», мы по логике истории получаем на выходе большевизм. Теперь выбирайте.
 
А.Ш.
Владимир Вячеславович, трудно выбирать, если не обладаешь знанием, если не осмыслил ни опыт жизни, ни опыт тех состояний, которые выбиваются из потока жизни. Ужас, определенно, одно из таких состояний. Мы редко его испытываем, но все же каждый может вспомнить, как у него восклицалось: Ужас! Какой ужас!
Это был, безусловно, не тот ужас, что наваливается при встрече с богами или сущностями иной силы, вроде Пана, вызывавшего панический ужас. Но все же и в театре, и в жизни мы имеем опыт ужаса, но не имеем школы его осмысления и понимания.
Точно так мы все имеем опыт обаяния, но не можем его осмыслить, потому что нас не научили не только этому, но даже и тому, как говорить о подобных вещах.
При таком состоянии культуры глубинных чувств, можно много говорить, что азиаты знают, как вызывать подобные чувства, однако это ничего не дает. Их спектакли — не более, чем плоская заставка на экране для человека, не обладающего культурой восприятия подобных вещей.
Это можно считать отставанием навечно, а можно просто принять как данность. Причем, вполне сомнительную данность, потому что мы знаем, как фальшива современная культура Китая. И как жадно она заимствует европейско-американские подходы. Это значит, что культурой восприятия того театра сегодня не владеют и сами носители той культуры. За редким исключением.
Таким почти же редким, как и у нас.
Потому что и у нас был народный театр, вырастающий из древних инициаций и обрядовых действ. Он прост, как любая святочная игра, но в этой простоте ужасен и обаятелен. И потому Святки называли страшными вечерами, и потому дети так любят страшилки. Ужас желанен и обаятелен.
Говорить о том, что китайцы или азиаты владеют этой тайной культурой, а мы — нет, можно. Но это ничего не дает.
 
В.М.
Уважаемый Александр Александрович,
Очень рад получить Ваш ответ или, скорее, запрос. Он дает повод обозначить несколько важных моментов.
Начну с моей любви к Китаю. В России, конечно, хватает всякого простофильства, в том числе и синофильства, но я последним никогда не грешил и сейчас могу объявить, что китайцы в их актуальном состоянии интересуют меня немногим больше, чем все современное. Китайцы не лучше и не хуже прочих. Пена на поверхности жизни, всесветная карусель хулиганов и клоунов в зомбоящике интересна лишь настолько, насколько она позволяет догадаться о глубине жизни и ее мудром покое. Понимать генеалогию современного, говоря по-православному, беззакония важно и нужно, но здесь наскоком ничего не возьмешь, здесь требуются особые компетенции. Если, как Вы правильно говорите, человечество зашло в тупик, то нужно вернуться к тому месту, где мы сбились с пути, начали блуждать. И если Лао-цзы говорит, что он «возвращает людей к их первоначальной ошибке» (см. «Дао-Дэ цзин», гл. 64), то он мне попутчик. Это означает, что возвращаться надо обязательно в древний, если угодно – заповедный Китай, а не просто в страну предков нынешних китайцев. Вам как создателю «музея-заповедника русской культуры» это должно быть понятно. Для меня предки интересны не столько их фольклором, сколько жившими в них и между ними святостью и мудростью. Тут массовость только вредит. Мир, говорят, стоит на пяти праведниках. Одним словом, нельзя смешивать упомянутую «перспективу возвращения» с какой бы то ни было «предметной данностью» – этнографической, политической, психологической, интеллектуальной и т.д. Здесь я убежденный сторонник «критического подхода».
Столь же бесполезно копаться в своих переживаниях или воображать свой будущий путь. Путь представить нельзя, тем более путь «альтернативный», он же «другое начало», к которому взывал Хайдеггер. (Подозреваю, за это его и невзлюбили добропорядочные бюргеры.) Об этом пути прямо не скажешь, тут нужны хитроумие и смекалка, умение понимать несказанное. Помогает только ясное понимание, что другого выхода нет. Ну и ясное сознание принципа этого поворота: оставление себя, которое возвращает нам полноту жизни и возвращает нас к ее истоку. Человек идет вперед и заслуживает наставления ровно настолько, насколько имеет доверие к своему пути, т.е. искренен в своей решимости оставить все. Это как в фильме «Остров»: молятся все, а результат только у одного. Но непреодолимых трудностей на этом пути нет: на единый принцип, как на стержень, нанизываются все душевные движения. Более того, в известном смысле этот путь очень легок и короток. И доступен всем, было бы доверие и терпение. Вот об этом я и говорю на нашем форуме с твердолобым упорством.
Получается, что, выявляя непреодолимую пропасть даже между вроде бы близкими людьми (не сказал ли Христос, что пришел в мир, чтобы разделить людей?) мы находим общее основание человечества. Но иначе и не бывает. Неизбежно в жизни только невозможное, и уж чего, чего, а другую жизнь у нас точно не отнять.
Ну, а делать что? Тщательно выбрать учителя и делать то, что он говорит. Ибо социум настолько искалечил наше естество и эти увечья стали в нас настолько прочной привычкой, что нам очень трудно, если вообще возможно, самим отпустить себя на волю, в чем и состоит смысл «оставления себя». А о конкретных шагах можно отчасти судить по моим заметкам «Как заниматься тайцзицюань». Они доступны на сайте sredotochie.ru
 
А.Ш.
Огромное спасибо, Владимир Вячеславович!
Для начала позвольте извиниться, что долго не отвечал: был в разъездах, потом чувствовал себя опустошенным. Жизнь огромна, как огромны и возможности, которые открываются ищущему человеку. Однако деды-мазыки часто говаривали по поводу возможностей: блазнит! Что значит, будь осторожен, судьба соблазняет и искушает. Знай себя, будет с тебя!
Во-вторых, хочу откликнуться на Вашу мысль о том, что делать: выбрать учителя и следовать ему. Вот тут возникает один из тех проклятых вопросов, которыми так богата Россия. Между кем и кем выбирать? И выбирать или искать? А если искать, то  где и как? Где его найти? Даже старчество, судя по тому, что до нас доходит, извелось на Руси. Всюду стяжание. Где богатств, где власти, где душевных зависимостей…
В общем, искусство поиска учителя похоже на охоту на снарка.
 
Многие, знающие Вас, Вас бы и выбрали, но они не хотят изучать Тайцзицюань, они хотят учиться раскрывать способности, которые нужны им в их непосредственной жизни. Может быть, поговорим и об этом?
 
 
В.М.
Приветствую всех и благодарю за отклики на мои посильные соображения!
В ученичестве и учительстве много непонятного. С одной стороны, если бы люди знали, какое тайцзицюань сокровище, они бы точно захотели заниматься им. С другой стороны, если кто-то и захотел, то далеко не факт, что он сможет преуспеть. С третьей стороны, высшие силы сами знают, как встретиться учителю и ученику. В позиции человека, выбирающего товар на рынке «духовных услуг» (а сейчас это так), есть что-то комичное, хотя сразу и не объяснишь, что именно. На этом рынке сделки заключаются особым образом. Иисус позвал двух рыбаков, и они пошли за незнакомцем. Вот бы нам хоть частичку такого обаяния! Современный даос Ван Липин рассказывает, что его учителя сами пришли за ним и чуть ли не силком забрали к себе. Мой тайваньский учитель Гао Людэ говорил мне, что, когда в первый раз пришел к своему учителю, тот сказал ему: «Я давно тебя жду». Но эти рассказы – о каждом из нас. Встретить учителя – всегда судьбийный случай, оттого-то мои учителя совсем не парятся насчет того, будут у них ученики или нет. Кому на роду написано – будет. Таких очень мало, но они будут обязательно. Почему тут действителен только случай? Может быть, потому, что в настоящем учении нужно «вернуться к истоку», т.е. двигаться в противоположную сторону по сравнению с «мировым прогрессом»? Оставить свое «я» и, значит, технику манипуляции миром. Тут нет предметного знания, и все говорится с прищуром…
Вот: hier stehe ich… Оставьте все, и все останется вам. Не желайте быть обаятельным и будете таким. И даже вопрос оптики восприятия, навязываемой нам культурой, уже кажется несущественным. Мы можем понимать друг друга и поверх барьеров языка и культуры. Японка, встречающая меня на коленях у входа в ее дом и ползущая назад лицом ко мне (повернуться задом невежливо), может быть очень обаятельной, даже если я ничего не знаю о японцах, потому что она оставляет мне пространство жить. И в этом пространстве мы живем с ней вместе. А кто хочет технически «владеть» обаянием, не добьется цели, ведь он подспудно агрессивен, он узурпирует нашу «совместность». Об этом убийственно сказал еще Конфуций: «Любимчик деревни – вор добродетели». У нас в народе говорят тоже хорошо, хотя и не совсем точно, с примесью вызова: «Я не червонец, чтобы всем нравиться». Вот задача, о которой хорошо говорит Ал. Ал.: отойдя к своему началу (нашему Иному), оставить, даже пред-оставить всему свободу быть. Что-то непонятно? А фантазмы я поминаю из дидактических соображений. О них говорить не надо, на них надо учиться. Учиться быть. Не искать точку опоры, чтобы перевернуть мир, а с любой точки давать свершиться всем превращениям мира. Еще раз: залог успеха – в отсутствии корысти. Мудрый умеет делать частное общим или, другими словами, вертеть колесом Фортуны одновременно на пользу себе (как стратег) и всем (как подвижник Пути). Ведь и православный святой сказал: «Спасись сам и вокруг тебя спасутся тысячи». Это и об обаянии сказано.
А мое «критическое» отношение к культуре и фольклору – это на самом деле возможность видеть в них дверь в реальность. Ни фольклор, ни естественный язык сами по себе правды не предъявляют и для практики школы служат только поводом (как воплощение прагматической разумности спонтанного). Оттого они беззащитны перед «ворами добродетели», которые превращают их в инструментарий идеологии, политики, рекламы и прочей мути. Школа их оберегает и в конечном счете – оправдывает.
 
 
Огромное спасибо, Владимир Вячеславович!
Для начала позвольте извиниться, что долго не отвечал: был в разъездах, потом чувствовал себя опустошенным. Жизнь огромна, как огромны и возможности, которые открываются ищущему человеку. Однако деды-мазыки часто говаривали по поводу возможностей: блазнит! Что значит, будь осторожен, судьба соблазняет и искушает. Знай себя, будет с тебя!
Во-вторых, хочу откликнуться на Вашу мысль о том, что делать: выбрать учителя и следовать ему. Вот тут возникает один из тех проклятых вопросов, которыми так богата Россия. Между кем и кем выбирать? И выбирать или искать? А если искать, то  где и как? Где его найти? Даже старчество, судя по тому, что до нас доходит, извелось на Руси. Всюду стяжание. Где богатств, где власти, где душевных зависимостей…
В общем, искусство поиска учителя похоже на охоту на снарка.
 
Многие, знающие Вас, Вас бы и выбрали, но они не хотят изучать Тайцзицюань, они хотят учиться раскрывать способности, которые нужны им в их непосредственной жизни. Может быть, поговорим и об этом?