Главная страница » Публикации » На родине пейзажной лирики Китая, долина реки Наньси
| |

На родине пейзажной лирики Китая, долина реки Наньси


Человек на Небе
Мы быстро покидаем Вэньчжоу и направляемся на север – в раскинувшийся поблизости заповедник Наньсицзян, что значит Река кедровых протоков, потому что в этих местах произрастают благородные китайские кедры. Еще одна достопримечательность местной флоры – могучие камфорные деревья, наполняющие воздух пряным ароматом. Именно в этих краях древние китайцы научились так любить природный ландшафт, что сделали пейзажную лирику и пейзажную живопись  самостоятельными жанрами литературы и искусства. На выезде из Вэньчжоу даже стоит гигантский памятник отцу пейзажной лирики поэту Се Линъюню, исполненный в обычной для современного Китая псевдоромантической китчевой манере. (В 80-х годах прошлого века о Се Линъюне издал книгу писатель-китаист Леонид Бежин, мой сокурсник.) В мемориальной скульптуре китайцы не сильны, ведь памятник требует представить цельность личности в многообразии ее черт; он требует психологизма. Китайцы же норовят свести личность к одной типовой черте, к ее «голосу», к тому же соответствующему определенной социальной роли во всеобщей «опере» китайской жизни. В результате их современные памятники производят впечатление почти до гротеска доведенного примитива (тоже, как нам уже известно, традиционная черта). В этом виде искусства китайцы пока обречены создавать только грубые подделки европейских образцов.

Зато ландшафт здесь и в самом деле точь-в-точь как на классических китайских пейзажах: по-драконьи изгибающиеся горные хребты в кружеве облаков рядами уходят вдаль, там и сям высятся причудливой формы валуны и утесы, с отвесных скал брызжут прозрачные струи, извилистые тропинки возносят на гребни и увлекают в пропасти, висячие мостики предлагают пройти над бездной, курчавая поросль превращает горные склоны в мохнатые бока неведомых чудовищ, таинственный полумрак пещер и гротов заставляет ощутить близость потустороннего мира. Самая знаменитая пещера в этих краях – «Утес господина Тао». Здесь в 6 в. жил ученый даос Тао Хунцзин, прозванный «канцлером в горах» (вообще-то традиционный идеал для ученой элиты Китая) за его несравненный авторитет, которым он пользовался при дворе тогдашних правителей Южного Китая. Пещера выглядит как огромный грот с бурым слоистым потолком и разводами на нем, которые неотразимо напоминают клубящиеся облака. Понимаешь, что привлекло сюда «человека Дао»: по китайским понятиям, пещера и есть «провал в Небо». Теперь здесь мирно соседствуют сразу три храма: даосский, буддийский и посвященный просвещенным чиновникам, стало быть, – конфуцианский. О единении «трех учений» Китая можно прочитать в любой книге об этой стране, но столь наглядный образ этого единства я увидел впервые.



Китайцы не были бы китайцами, если бы ограничились ролью отстраненных созерцателей природы. Пейзажи Кедровой долины лишь подсказали им то, что они уже давно чувствовали и искали в мире: человек и природа живут сообща, и между сознанием и миром есть внутренняя преемственность, выраженная именно в пределе всех вещей, в акте самопревосхождения. Человек ничтожен перед лицом мироздания, но он велик в своей причастности к вселенской гармонии. Чем менее человек заметен, тем полнее раскрывается его присутствие в мире. Чем меньше в нем обыденно-человеческого, тем больше излучает он возвышенно-человечного. Одним словом, Небо и есть подлинный  апофеоз человечности или, лучше сказать, человечества в человеке. Что и засвидетельствовано известной китайской поговоркой: «Когда свершится путь человека, путь Неба свершится сам собой».

Упомянутую преемственность нужно понимать как «вьющуюся нить» (образ Лао-цзы) без начала и конца. Речь идет о том самом пространстве звуковых сигналов, бесконечно наслаивающейся переклички, раскатистого эхо, которое предваряет мир вещей и обозначает цельность Великого Пути: нечто бесконечно малое неотличимое от бесконечно большого.  Повторю еще раз свою любимую мысль о том, что эта преемственность – как средостение, между-бытность, смыска (не)цельности первозданного хаоса и хаоса эстетически освобожденной жизни культуры, и эти два вида хаоса сходятся не по аналогии, а по своему пределу. Они существуют совместно именно вследствие их несопоставимости.
Но оставим на время метафизику. Обходя здешние деревушки, убеждаешься в том, что жители Поднебесной и без всякого философствования не мыслили свое жилище вне его природной среды и притом во всех ее проявлениях. Достаточно посмотреть на надписи, украшающие вход в дом. Вот одна из них: «Счастливое место дома: рядом темные горы. Откроешь ворота: выходишь к зеленым водам». Двухскатные, словно захваченные ритмами самого неба крыши домов и двойные ворота усадьбы напоминают о принципах устройства китайского мироздания и одновременно мистического посвящения в его тайны, которое требует двух фаз: оставить и еще оставить, дойти до вершины и еще подняться. Не удивительно, что это пространство оставления-высвобождения всего сущего артикулируется… пустотой. Пустота двора – подлинный центр китайского дома.

И вот простой вывод из сказанного: в китайском миросознании все есть как раз там, где ничего нет. Отсюда любовь китайцев к кривизне и складчатости, свернутости и слоистости пространства, к экранам и ширмам, ограничивающим физическое видение, но только ради того, чтобы пробудилось зрение внутреннее, духовное. Ведь «претворяющий Дао подобен слепцу, идущему без посоха». Китайское искусство видения – это способность видеть всегда иное и всегда иначе. Для этого воистину потребно косоглазие. Здесь не обойтись без сна, грез, творческого воображения. Из века в век ученые мужи Китая упорно рисовали картины или даже строили свои сады в соответствии с образами, увиденными во сне. Они никогда не чувствовали необходимости рисовать с натуры, ибо писали картины не для того, чтобы что-то запечатлеть, а для того, чтобы  «странствовать сердцем среди гор и вод», открыть для себя радость духовной свободы. Оттого-то их картины писаны с какой-то недостижимой, бесконечной удаленной точки, но каждая вещь на них имеет собственную перспективу, представляет особый мир. Взгляд наблюдателя свободно скользит между различными планами изображения. Впрочем, это не просто движение. Далекое и близкое, малое и великое друг для друга непрозрачны и существуют вместе лишь в моменте творческого преображения. Так для наблюдателя на вершине небоскреба отдельные люди превращаются в бессознательно движущуюся человеческую массу, которая живет своей жизнью, имеет свой призрачный, даже эстетически ценный образ. Люди в этой толпе выписывают какой-то непостижимый «иероглиф жизни», они, так сказать, «пишут, не умея читать». Таковы же два неизменных полюса политики в Китае: невидимый для простых смертных правитель и стихия повседневности – столь же невидимая в своей безбрежности, немыслимой удаленности. Одно формально не связано с другим и все же неотделимо от него. Политика в Китае есть таинственная связь того и другого. Имя этой связи – ритуал, символизм преображения, причастность к Одной Метаморфозе мира.

Так и в китайской картине разные перспективы созерцания со-присутствуют в сокровенно-просветленном всевидении, и в этой  встрече несходного творится континуум человека и мира, внушается отсутствующая цельность жизни. В ней бесконечное разнообразие жизненных явлений указывает на внутреннее единство всего живого. Здесь знание не разобщает, а приобщает к бескрайнему потоку творческих метаморфоз. Здесь люди не могут жить порознь, несмотря на то или, точнее, именно потому, что каждый живет сам по себе. Не здесь ли спрятан исток человеческой социальности, открываемый по ту сторону общества? Древний даосский мудрец Чжуан-цзы называл это «небесной освобожденностью» (буквально «оставленностью») и пояснял, что в этой небесной, несотворенной пред-оставленности человечества самому себе люди обладают полной самодостаточностью: «каждый пашет – и есть хлеб, ткет – и носит одежды» и притом «живет сам по себе и не угождает другим». В этом равновесии и даже, более того, взаимной обратимости несотворенно-небесного и деятельностно-человеческого производство и потребление, аскеза и удовольствие, творческое мгновение и длительность существования оказываются нераздельны. Чем больше трудится человек, исполняя задание само-оставления, тем больше прибытку небесной благодати. Райская жизнь! Глядя на истинно музыкальную преемственность, столь же естественную, сколь и утонченную, этих зажиточных селений и буйной гармонии природных форм в Долине китайских кедров, начинаешь понимать, что не все потеряно для человечества именно потому, что оно живет само-вольно и способно смело идти вперед. Буйство найдет себя в покое. Ибо, по слову Лао-цзы, «зашедший далеко вернется к началу», а «исчерпавшее себя обновится».

В деревнях Кедровой долины я нашел неожиданное и, как все гениальное, донельзя простое и очевидное подтверждение этой мысли. В каждой деревушке можно увидеть здания, служившие прежде чем-то вроде храмов и залов для общих собраний членов отдельных кланов. Сохранившиеся на них вывески гордо объявляют: «Великие предки рода Ху», «Великие предки рода Чэнь» и т.д. Интересно, что само понятие «великие предки» (да цзун) у того же Чжуан-цзы и вообще в даосизме обозначает Великое Дао, которое все предваряет, всему пред-оставляет волю быть и воплощает высшую полноту бытия. (Поэтому и надписи на клановых залах следовало бы перевести как «великое предство».) Вот она, великая цельность всеобщего Пути, в которой сходятся начала и концы, активность и пассивность. Этот Путь нельзя предвидеть или установить, ему можно только спонтанно (на)следовать, как потомки непроизвольно наследуют предкам в роду. Но самое интересное, что с этими надписями соседствуют – видимо, со времен Культурной революции – пятиконечные звезды и революционные лозунги. Вот что, оказывается, значила Великая Пролетарская Культурная революция председателя Мао в глубине Китая. Немудрено, что в какой-то исторический момент «великий предок», собирающий всех людей в мировой единотелесности жизни,  снова вышел из тени. Но не означает ли это, что и революционный порыв китайской души на самом деле не исчез, а продолжает подспудно жить и даже временами прорываться наружу? Разве не энтузиазмом сродни революционному пылу рожден нынешний взлет Китая? Подтверждение этой догадке нашлось даже быстрее, чем я предполагал, и притом самое неожиданное.
Читать далее >>

Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.

Похожие записи

0 комментариев

  1. «Наньсицзян, что значит Река кедровых протоков…» — никаких кедров в той области не растет, это дерево наньму — из семейства лавровых.

  2. «Наньсицзян, что значит Река кедровых протоков…» — никаких кедров в той области не растет, это дерево наньму — из семейства лавровых.

  3. «Наньсицзян, что значит Река кедровых протоков…» — никаких кедров в той области не растет, это дерево наньму — из семейства лавровых.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *