Главная страница » Публикации » На горе Ванъушань
| | |

На горе Ванъушань

Владимир Малявин. На горе Ванъушань.

img_0359
Участники семинара с наставником Су на горе Ванъушань.

К стыду своему я раньше даже не слышал о горе Ванъушань. Таков Китай: век его изучай и незнайкой умрешь. А ведь эта гора находится, можно сказать, в колыбели Китая, в его самой древней местности, и эта местность – горная. На самом деле Китай – страна гор не меньше, чем великих равнин и великих рек. А древний Китай – страна гор Желтой земли, как зовется по-китайски Лессовое плато. Ванъушань расположена на стыке провинций Хэнань и Шаньси. На ее вершине Желтый Император, повелитель Желтой земли и прародитель всех китайцев, впервые принес жертвы Небу. Оттуда можно видеть и «первую небесную пещеру» (всего их в Китае десять), которая посвящена некой Матушке-правительнице. Веет от этого названия непостижимо глубокой древностью: матриархатом неолита. С вершины горы открывается восхитительный вид: гряды зеленых холмов грациозно разбегаются во все стороны до самого горизонта. В их складках прячутся деревушки, такие же древние, как эта земля, и, как древность, полные благостного покоя. Был когда-то лозунг, с которым не поспоришь: «Миру – мир». А даос Чжуан-цзы заметил гениально, что мир будет только там, где мир спрятан в самом себе. Вот секрет полной безопасности, которого не видят политики и стратеги, всегда слишком обеспокоенные миром.
Примет современной цивилизации нигде не видно. «Идиотизм сельской жизни» в его самом чистом и невинном виде. Всплывают в памяти слова древней песни (из «Книги Песен»):
Ничего не ведаем, не знаем,
Следуем заветам царственных предков…»

20161008_133552
Вид на вершину

Вот истинный дух Китая: неизреченная и мягкая, как весенний ветерок, нормативность самой жизни. Но где здесь идиотизм? Неведение китайских селян требует соблюдения множества жизненных предписаний, мастерского исполнения всех дел. Здесь высочайшее искусство совпадает с полной безыскусностью, хочется сказать, спрятано в ней. В простоте деревенской жизни зияет бездна покоя и воли, где все пред-оставлено всему, где не просто все «грядет», но все друг друга приуготавливает в восхитительной тишине не-свершения. И этот мир чистых грез и упований (ра)скрывается во взгляде издалека, в перспективе «царственных предков». И да здравствует Желтый Император…
Мы приехали заниматься у даосского наставника Су Хуажэня. Он милостиво разрешил начинать занятия попозже, в шесть утра. Сам стоит рядом – легкий, порывистый, захваченный или, лучше сказать, восхищенный чем-то неземным. Но иногда вдруг подбежит и поправит кого-то. Странное сочетание и, более того, совпадение отрешенности от мира и присутствия в нем. У мудрого, говорили даосы, «одно сердце, два применения» 一心两用.
Занимаемся под сенью толстого, в восемь обхватов, двухтысячелетнего дерева. Рядом полузаброшенный храмик еще какой-то «матушки» рангом пониже. В углу храма свалены в кучу старинные каллиграфические надписи. Некоторые написаны мастерски. Не сожалеть о шедеврах – это тоже Китай. Чего их жалеть-то, если творчество человека сродни животворной силе природы, и шедевры в мире плодятся легко и спонтанно, как мошки в дождевых лужах. А каллиграфия тем более: достаточно взмаха руки мастера.

20161006_120101
Вход в пещеру

На третий день совершаем восхождение на гору. По пути останавливаемся и делаем упражнения. Вокруг – прекрасные горные пейзажи, вдоль тропы кое-где – развалины древних храмов. На вершине – восстановленный храм в честь Желтого Императора. Поднимаемся на все три этажа высокого здания под самими небесами. На каждом – большие новодельные статуи божеств, в которых торжественность облика странным образом сочетается с акцентированием отдельных натуралистических деталей. Впечатление развязного китча, но наивного, без тени цинизма. Тем этот китч и интересен. Не наблюдаем ли мы следствие какого-то внутреннего разрыва в китайской личности, не-схождения церемониального «лица» и поглощенности «небесным истоком» жизни? Мы можем догадываться об этом разрыве по иронической улыбке китайских мудрецов на их портретах. Внутренняя отрешенность неизбежно преломляется в ее «эпифеномен» – в чистую, даже гротескную вещественность плоти. И то, и другое – предел спонтанности. У мудрецов Чжуан-цзы, дошедших до самого дна естества, «пупок упирается в подбородок, позвонки выпирают в небеса». Какая-то неестественно-гротескная естественность. История китайского искусства как раз прочерчена метаниями между покоем и экспрессией, в которых искусство то и дело теряет свой «большой стиль», не успевая воспитывать в публике чувство стиля. В последние столетия на руинах стильности традиционной элиты расцвели карикатура, китч, набросок, фрагмент, эпигонское смешение стилей. Отсутствие вкуса в современных китайцах поражает даже самого заурядного европейского обывателя.

На обратном пути наставник Су заставляет нас попробовать еще один продукт вездесущего китайского китчизма: спуститься с горы по желобу, словно бобслеисты. Только китаец может сделать забавой такой странный способ передвижения! Тебе выдают перчатки с фартуком, садишься на копчик, задираешь ноги и мчишься вниз в позе прозрения, чувствуя, что «пупок упирается в подбородок». После такого спуска и награду получаешь соответствующую: попадаешь в разрушенный монастырь, где даос танской эпохи Сыма Чэнчжэнь много лет провел в затворе и написал свое знаменитое сочинение о медитации. Его пещерка все еще там: тесная и благостная.
Внизу еще один большой даосский монастырь, тоже разрушенный. Теперь там несколько насельниц. Высокая румяная монахиня, поднимающая ведро с водой по длинной лестнице перед храмом, склоняется в любезном приветствии и широко улыбается в ответ, закрывая рот рукой.
Что-то многовато на Ванъушани разрушений. Может, потому, что женскому началу девственная пещера подходит больше, чем цивилизация? Кстати, именно здесь орудовал герой знаменитой притчи «Юй-гун передвигает горы», восславленный Мао Цзэдуном. В агитпропской версии Юй-гун, задумавший срыть Ванъушань, – образец служения общему благу, и в ней, конечно, не упоминается, что передвинуть гору ему помогли боги. А древние комментаторы видели в Юй-гуне пример преданности учебе. Теперь в окрестностях Ванъушани (слава Богу, не на самой горе) то и дело попадаются памятники Юй-гуну в образе мускулистого пролетария: еще один китч, на сей раз идеологический.

img_0352
Могила Сунь Сымяо

Но самой памятной оказалась поездка по местам, связанным с жизнью знаменитого даоса-медика Сунь Сымяо, которого после смерти наградили титулом «патриарха фармацевтики». Сначала мы приехали туда, где Сунь лечил больных. Сохранилось углубление в камне, которое служило великому врачевателю ступой для приготовления лекарств. На соседнем камне Сунь любил сидеть, изучая медицинские книги. Под камнем кто-то услужливо начертил контур его ступней. Храм и могила Сунь Сымяо находятся в деревушке, затерянной среди гор. К храму ведет старинная лестница из неотесанных плит. На одной ступени кто-то уже недавно выложил белыми камешками: «Если сердце искренно, будет духовная сила». Позади храма – могила Сунь Сымяо в форме, как было принято в древности, «конского крупа». Рядом огороды. Тихий вечер и прекрасный горный пейзаж, открывающийся с площадки перед храмом, навевали все тот же музыкальный покой. Только в соседнем доме два женских голоса громко пели на разные лады. Один декламировал сутры под размеренный стук колотушки. Другой, визгливый и хриплый, но профессионально поставленный– явно звучало радио или компакт-диск – выпевал какие-то куплеты. Мне сказали, что это ария на местном диалекте, и она посвящена серьезным историческим событиям. Но тон ее был как будто пародийный, насмешливо-частушечный. Если мои впечатления хотя бы отчасти верны, то надо признать, что низовая, или народная, культура питается пародированием культуры элитарной, и тем самым, как ни странно, сама питает традицию. На руинах высокого стиля пародия удерживает память о его величии. И китч удостоверяет святость духовных отцов в эпоху, когда в нее уже не верят.

20161008_155452

Китайские мудрецы утверждали, что все есть подобие и полная естественность жизни кажется чудом. Вездесущность подобия освобождает, ибо она не обязывает ни принимать мир, ни отвергать его. Дело человека – хранить тончайшую, вечно ускользающую грань между действительностью и ее подобием. Среди всеобщей двусмысленности на его долю остается безупречная искренность отношения к миру. Человек воистину защищен только этой открытостью первозданной открытости мира. Хотя бы потому, что она предшествует всем мыслям и поступкам.
 

Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.

Похожие записи

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *