Истина и стратегия. Итоги поездки в Веньчжоу
Истина и стратегия
Какие выводы можно сделать из сказанного выше?
Начну с самого общего замечания: культура – не наука и даже не философия. Ее истины всецело практичны, существуют только в коммуникации и, следовательно, всегда подаются в риторической оболочке; в них надо верить. А кто верит, тот рискует быть обманутым и стать лузером. Это значит, что истина культуры всегда сопричастна определенной стратегии, служит тем или иным идеологическим интересам.
В Европе принято противопоставлять истину и стратегию, и это является, может быть, лучшим – хотя, кажется, совершенно незамечаемым – стратегическим приемом, ибо именно он делает Европу – по крайней мере, в глазах ее жителей – образцом для всего мира! Что же касается Китая, то, пожалуй, главным открытием в познании этой страны за последние десятилетия стало осознание – причем почти в равной мере и в самом Китае, и за его пределами – стратегической природы китайской мысли и культуры. Поведение и мышление китайцев, их представления о нравственности и политике, общении и красоте насквозь стратегичны, если согласиться с тем, что стратегический компонент в мысли или действии есть нечто, всегда отсутствующее в данности опыта или знания, отличающее нас от других и даже собственного «я». Мыслить иное и по-иному – это всегда стратегическое действие. Стратегия по определению не видна. Победить незаметно, не нарушая правил «хорошего тона», – вот верх стратегического искусства. Мы видели, что китайская цивилизация стоит на посылке о том, что небытийное в вещи и есть ее подлинное бытие, а пустота в опыте – его высшая реальность. Понятно в таком случае, почему Китай значимо отсутствует на международной арене и, к примеру, за очень редким исключением воздерживается при голосовании в Совете Безопасности ООН. То же и в повседневной жизни: рассеянные по всему свету чайна-тауны, эти форпосты китайской глобальности, не имеют никакой политической окраски и попросту не замечаются окружающим обществом. Ибо, согласимся, очень трудно заметить что-то сверх замечаемого, а ведь «иное» именно таково. Одним словом, не чайна-тауны, а какая-то чайна-тайна.
Нечто подобное можно наблюдать и внутри страны. Власть в Китае по-прежнему и метафорически, и буквально пребывает в Запретном Городе и скрыта от посторонних взоров. Этой потаенности власти не противоречит, а, напротив, полностью соответствует свобода хозяйственной деятельности в народе, неуправляемая , но саморегулирующаяся, как живой организм, стихия повседневности. В унитарном Китае уровень самоорганизации на местах, не исключая даже администрацию, на порядок выше, чем в формально федеративной России. Но где сходятся власть и общество? Не в чем ином, как в сокровенном континууме совместного преображения, точке самоотсутствия – неисчерпаемом источнике душевного энтузиазма. Там хорошо, где нас нет, не правда ли? Или, как было сказано еще в древности, о мудрости Лао-цзы: «В себе не имей, где пребывать». Но для китайцев инобытие хорошо именно тем, что оно и есть подлинная сердцевина жизни. Как говорили древние китайские мудрецы, Путь никогда не отходит от человека, только человек отходит от Пути. Хочется добавить: ну и пусть отходит, все равно Путь будет с ним. Возможно, именно по этой причине КНР охотно отпускает в свободный полет разные «особые административные районы», ухитряясь все прочнее владеть ими. Вот простой ответ на мучительную для иностранных экспертов загадку сплоченности китайской нации при ее необыкновенной пестроте и даже постоянной тяге к экстравагантному и гротескному.
Китайские пейзажные картины наглядно демонстрируют подобное мировосприятие. На них представлен бесконечно разнообразный мир, где каждая вещь обладает своим, как говорили в Китае, «утонченным» или «небесным» принципом и, следовательно, совершенно самодостаточна, но все вещи на них как бы утопают, растворяются в необозримо-всеобъятной перспективе, друг друга проницая. За паутиной мировых метаморфоз, игрой бесчисленных граней мирового кристалла бытия скрывается еще более тонкая паутина самой фактичности фактов, лишь смутно улавливаемая мозаика мельчайших семян явлений, вьется вечносущая нить бытийственности бытия. Кто постиг эту первозданную – и конечную – цельность всего сущего, альфу и омегу мироздания, станет едва заметным властителем мира. «С лучшими правителями было так: люди знали только, что они существуют» (Лао-цзы).
Самоотсутствующее пространство и одновременно сила взаимного проницания или чистой сообщительности вещей и есть то, что китайцы называли Дао, – Великий Путь всего сущего. Этот путь «утонченный», «чудесный», потому что он ускользает от всякого взгляда и определения и притом связывает именно противоположности. Но он, как все чудесное, – источник безусловного единения и по-детски чистой радости человеческих сердец. Он вводит в жизнь нормативную ориентацию, требует четкой артикуляции душевных импульсов, но он обращает людей к изначальной полноте и, следовательно, свободе их бытия. Здесь кроется ответ на еще одну, неразрешимую с западной точки зрения загадку современного Китая: почему экономическая свобода в этой стране не подорвала авторитарных основ ее политического строя? А все дело в том, что способность индивида к сообщительности определяется уровнем его духовной чувствительности, духовного бодрствования, и здесь между людьми нет и не может быть равенства. Иерархия незыблема именно в силу человеческой природы. Более того, тот, кто в большей мере оставляет свою субъективность ради сообщительности, способен ввести других в поле «единения сердец». Ему предназначено быть наставником. В то же время каждый способен учиться и повышать свою чувствительность, и эти усилия не могут остаться незамеченными обществом. Нельзя забывать, что авторитаризм в китайском социуме имеет моральную природу и предоставляет реальные возможности для общественной карьеры сообразно таланту каждого. Он не отрицает, а, напротив, утверждает принцип социальной справедливости.
Может быть, Китай более всего ценен для мира не тем, что стал всемирной мануфактурой, а тем, что предъявляет оригинальный и притом эффективный способ решения проблемы человеческой социальности. И уж совершенно точно можно сказать, что без второго не было бы и первого.